Лунь - Страница 10

— Постараюсь. Обещать не могу.

— Спасибо, Лунь.

Я закрыл глаза. Спать, спать… сюрпризов от случайных соседей по схрону я уже не опасался.

***

Утром, успокоив разбухтевшегося по поводу моей беспечности Седого резонным замечанием, что все живы, здоровы, и ни у кого ничего не пропало, я попрощался с долговцем и начал готовиться к марш-броску до Коржинских прудов. Доход ушёл чуть позже в сторону Бара. Хип осталась в схроне, глядя, как я проверяю оружие и укладываю рюкзак.

— Лунь, а ты сколько уже здесь?

— Осенью шесть лет будет.

— Ни фига себе! А зачем в Зону пришёл?

Хороший вопрос.

— В той жизни я был журналистом, — я подтянул лямки рюкзака, проверил, не бряцает ли барахло. — Хотел сделать репортаж какой-то… по крайней мере, мне так рассказали. Сам не помню. Индуцированная пси-резонансом стойкая амнезия. Выброс две тысячи седьмого.

— Ясно… — протянула Хип, покусывая губу.

«Гробанётся девка» — невесело подумал я. Жаль, чёрт возьми. Красивая, хоть и жутко тощая от «свободовских» харчей. В полутьме схрона она казалась какой-то пацанкой, но утром я разглядел остренькое личико, несколько задорных веснушек на аккуратном, чуть вздёрнутом носике, и большие синие глазищи. Худенькая русская берёзка, заброшенная в дикие поля Зоны.

— Чё уставился? — без злобы спросила Хип, опустив роскошные свои глаза и нервно теребя манжету комбеза.

— Да так. Пора мне. Бывай здорова, Хип.

Ах, как жалко то, ядрена восемь. Дохода вот не жалел ни капли, так, зарубка в памяти осталась, не больше. В Зоне на всех жалости не напасешься, отвык я уже давно от этого чувства, забыл про него даже, а тут саднит душу, как будто гусеница сидит в груди, и, мерно помахивая колючей головой, срезает с сердца полоску за полоской. Прав в чём-то Седой: сидела бы дома, на дискотеки ходила, училась. А, чёрт с ним. Жалко у пчёлки. Выкинь из головы, сталкер Лунь, и топай к прудам.

Странный звук. Длинный, хрипловатый выдох с каким то присвистом. Я обернулся.

Покривив рот и зажмурившись, Хип явно готовилась зареветь. Из глаз часто закапали слёзы, оставив на пыльных щеках две светлые дорожки.

— Ну, ты чего слякоть развела?

— Не… броса-аа-ай… Лу-уууунь…

«Покойник. Она уже покойник, к гадалке не ходи. Развернись и топай. Ты, блин горелый, не армия спасения, своих проблем воз с прицепом. Ну, чего встал?»

— Домой тебе надо, Хип. Переговорю с ботаниками, может, выпустят за Периметр. Родители, небось, с ума сходят.

— Мои предки с ума сходят, если на опохмел бабла не настреляют, — с неожиданной яростью растерев слёзы кулаком, чётко произнесла Хип. — Мамаша как меня родила, так через три года спилась. Это ладно, что меня сделала от какого то дяди залётного, когда ещё водку жрать не начала, а вот братишка считай без головы родился. Отчим, сука пьяная, заставлял по электричкам на бутылку просить, как школу закончила, вообще не представляю. Нет у меня дома, Лунь, понимаешь? И не было никогда!

Хип злобно пнула валяющуюся у схрона пустую сигаретную пачку и всё-таки разревелась в голос, шмурыгая носом и прижав к лицу крепко сжатые кулачки. Я стоял, ошарашенный исповедью, не зная, что и сказать.

— Одна только подружка у меня и была, Килькой звали. Вместе в Зону пробирались, к «Свободе», вроде парень у неё туда ушёл. Не дошла Килька, убило её в аномалии. Принесла я тому парню сумку её, он крутой был, меня трогать не позволял. Хороший был, по Кильке сильно убивался. Его потом «Долг» застрелил, и начала ко мне всякая мразь лезть. Ушла я оттуда, Лунь.

Хип уселась на землю, всхлипнула, сцепила пальцы в замок.

— Никого у меня теперь нет, кроме тебя. Не возьмёшь с собой, так я до ближайшей аномалии.

Вот это номер.

— И что я должен сделать?

— Научи меня, Лунь, — глаза Хип разгорелись. — Ты крутой сталкер, классный, много знаешь.

— Хожу один, — я покачал головой.

— Я всё делать буду, Лунь! Готовить, стирать, ночью сторожить, и натурой даже, если захочешь! Не бросай меня, Лунь! Ты самый классный, ты… первый настоящий человек здесь, Лунь…

Вот так. Не было у бабы заботы, завела баба порося. Приручил, идиот бессовестный.

— Ты хоть понимаешь, что такое по Зоне лазить? — спросил я, жёстко прихватив Хип за подбородок. — Что такое в воде сутки на брюхе ползти под «Чёртовой сетью»? Что такое ночь в Припяти? Что за эти шесть лет я десятки раз подыхал в таких дырах, какие не дай бог тебе во сне увидеть? Убегала когда-нибудь от кровососов ночью по незнакомой местности, где аномалий больше, чем у дурака фантиков? Как человека заживо наизнанку выворачивает, не наблюдала? Нет? Ну, тогда вспомни Дохода, уж его ты видела, сама к нам привела. Он не просто умрёт, как и все мы, он точно знает, когда и как. А возле Бара Шкворень побирается, сталкер бывший, поглядишь на него, какой красавчик. Учти, с твоей симпатичной мордашкой то же самое может случиться.

Я завёлся. Из меня хлестало, как из неисправного крана на кухне, я выливал потоки пережитого в Зоне, и исповедуясь, и успокаивая совесть. Хип так и не отвернулась.

— Ништяк, Лунь. Я сильная и умная. Я выдержу, не смотри, что девчонка. У нас болевой порог выше, чем у мужиков, и вообще мы двужильные, если постараемся. Возьми с собой, сталкер. Выгнать всегда успеешь.

— Ладно, — «дурак, ох, дурак, дураком ты был, им и останешься, это не лечится» — начинаем занятия. Все нашивки, значки и прочие пацифики долой. Здесь и сейчас.

Не успел я договорить, как Хип уже сорвала и далеко зашвырнула цепочку с висюльками, избавилась от бисерных фенечек и начала спарывать с комбинезона нашивки «Свободы». И всё без лишних вопросов. Неплохо. Я дождался, пока она закончит.